опубликовано: 26 декабря 2024

«Некогда падать»: интервью с Ольгой Щегловой

Ольга Щеглова / SOTAvision

Диссидент, активист Александр Скобов, которого преследовала еще советская власть, с апреля 2024 года находится в СИЗО. Ему инкриминируется оправдание и пропаганда терроризма на основании многочисленных интернет-публикаций и участие в террористическом сообществе. Мы поговорили с его женой, археологом Ольгой Щегловой, об истории их знакомства, условиях содержания в «Крестах» и сыктывкарском СИЗО и о сетях взаимной поддержки родственников заключенных.

Поддержать Александра Валерьевича в заключении можно, отправив ему письмо. Он плохо видит, поэтому бумажные письма надо набирать шрифтом без засечек 18-го размера и распечатывать.

 

— Как вы познакомились с Александром Скобовым?

Мы вместе поступили на истфак. Это был 1975 год. Но познакомились бы все равно, потому что были выпускниками математических школ в Ленинграде. Все, кто учился в этих математических школах, были друг с другом знакомы через одно рукопожатие. Поэтому мы сразу разговорились, скорее всего, на эту тему. Так и познакомились на первом курсе. Мы попали в разные группы на разные кафедры, но занятия по истории КПСС проходили у нас вместе. История партии, как ни странно, была достаточно интересным предметом, потому что нас там учили работать с источниками. А это самое важное в работе историка.

Саша до сих пор помнит, какой доклад я делала на первом курсе — про азиатский способ производства. Работа Маркса, в которой он писал про азиатский способ производства, выходила один раз в 1920-е годы. Чтобы найти этот текст, нужно было приложить усилия. Саша все время занимался историей общественных политических учений, ему это тоже было интересно. До сих пор он помнит про этот доклад и иногда мне напоминает.

Но проучились мы вместе не очень долго, потому что ему пришлось уйти после истории с его товарищами и листовками.

— Что это были за листовки?

— Их сделала группа ребят, в основном связанных с его школой. Они учились на разных специальностях, на разных факультетах. К моменту, когда открывался очередной съезд партии, они изготовили листовки и распространили их на станции метро «Гостиный двор» на Невском проспекте. В листовках было написано, что путь советского государства сильно отличался от исходных доказательств. Ребят поймали. Сам Александр не участвовал, но поскольку он с ними дружил, вопрос вынесли на комсомольское собрание. Предполагалось, что его с треском выгонят из комсомола.

Однокурсники до сих пор вспоминают, что то, что тогда произошло, спасло их честь на долгое время. Что произошло? Огромное комсомольское собрание и вдруг девочка, секретарь комсомольской организации, спрашивает: «А за что исключать? Мы не знаем содержание этих листовок. Пока не будет известно, что там было написано, мы не можем оценить этот поступок». Поскольку никто из факультетского комитета комсомола знакомить ребят с этими листовками не хотел, то тем дело и кончилось. Это было достаточно неожиданно, потому что исторический факультет был факультет идеологический. Тем не менее Саше пришлось уйти на заочное отделение. Ну и, конечно, внимание к нашему курсу потом было достаточно пристальное, потому что это был бунт, отказ от подчинения.

Дальше Саша с несколькими ребятами, среди которых были ребята с нашего курса, организовал коммуну. Вот это была история! Они сняли домик в таких блоковских местах, на Островах: там, где «по вечерам над ресторанами», где пьяненький Блок ходил, писал свои стихи прекрасные. Называли ее коммуна имени «Желтой подводной лодки». В эту коммуну Саша меня приглашал в гости, но я была хорошая девочка и не пошла. У них был такой «хиппежно-богемный» образ жизни. Мне даже обидно, что меня-то он абсолютно не затронул ни в какой степени, потому что я была заучка, и меня это все не очень интересовало. Я занималась археологией, ездила в экспедиции.

Первый раз Саша был арестован в 1978 году из-за самиздата. Они пытались издавать рукописный журнал, который сначала непонятно как назывался: просто подшивка статей и переводов. Второй назывался «Марксистская перспектива».

Этой весной была арестована теперь уже известная журналистка, моя подружка студенческой юности из Московского университета Надя Кеворкова. И вот я сейчас вспоминаю, где я прочитала Сашину реплику, присланную уже после второго ареста — «Считайте меня военнопленным» — это то же, что говорит он сейчас. Я прочитала среди самиздата, который был в доме у Нади Кеворковой.

Александр Скобов в 1977 году
Александр Скобов в 1977 году

— То есть вы не от него получили текст?

— Нет, конечно. Наши пути разошлись очень надолго. Он прошел тяжелый путь двух арестов, а я занималась наукой, рано защитила диссертацию. Мы встретились, наверное, где-то в 1989 году на осенней демонстрации в Ленинграде в колонне демократических сил. К этому времени я уже была замужем и успела развестись, у меня были маленькие дети. Мне очень хотелось пойти на эту демонстрацию, и я их взяла с собой. И вот мы шли с детьми, а Саша меня узнал, тогда мы подружились.

В это время началось дело Демократического союза по 70-й статье. У нескольких человек прошли обыски и было понятно, что будут аресты. Но тут дело было прекращено в связи с уходом из Уголовного кодекса идеологических статей — 190-й и 70-й.

Потом у нас стали развиваться, как теперь говорят, отношения, и мы стали жить вместе, а потом поженились. Поженились мы 1 апреля, что, конечно, было поводом всеобщих насмешек.

В те годы Александр много работал над своими учебниками, преподавал в школе. В активную общественную жизнь его вынудила вернуться первая война в Чечне, против которой тогда общество выступало гораздо активнее, чем сейчас. Многие друзья Александра, ушедшие в «большую политику», ставшие депутатами, Михаил Молоствов, Юлий Рыбаков, оказались в разгромленном новогоднем Грозном, предложили себя вместо заложников, захваченных Шамилем Басаевым. Хотя бы в мыслях и публикациях Александр стремился быть рядом с ними.

— Может быть, вам запомнилась разница между тем, как поддерживали раньше политзаключенных, и тем, как это происходит сейчас?

— Сейчас политзаключенных больше, чем их было в Советском Союзе. Тогда речь шла о меньшем количестве человек. А теперь речь идет о сотнях или даже более чем тысяче человек.

Тогда существовал Солженицынский фонд поддержки заключенных и только самые доверенные лица с хорошей репутацией могли быть распределителями этого фонда. Но это не было массовым явлением. Такого, как сейчас, чтобы собраться и писать письма незнакомому человеку, или чтобы устраивать краудфандинг на какие-то общие дела, — этого не было.

Надо сказать, что в России на самом деле традиция поддержки заключенных — традиция очень мощная, она началась еще до революции. Помогать арестантикам бедным, политическим или нет — это считалось важным, это было модно. И не только в демократических кругах. Фонд помощи политзаключенным, который возглавляла Екатерина Пешкова, первая жена Горького, продержался до 1930-х годов. Эти традиции прервались, естественно, в эпоху сталинских репрессий. Тогда помогали семьям арестованных, сосланных, находящихся в лагерях, но это было личной инициативой, и это было в очень узком кругу близко знакомых людей.

Так что мы можем сказать, что годы перестройки и более или менее демократии хотя бы немножко научили общество сочувствию и человеческим движениям души. Но требование освободить политических заключенных не исходит сейчас от общества.

  • Александр Скобов на градозащитном митинге
    Александр Скобов на градозащитном митинге
  • Александр Скобов с Юлием Рыбаковым
    Александр Скобов с Юлием Рыбаковым
  • Александр Скобов с Андреем Пивоваровым
    Александр Скобов с Андреем Пивоваровым

    — А скорее от правозащитных организаций.

    — Только от правозащитных организаций и от семей политзеков. Конечно, это плохо. Но мы должны это понимать, что и никакого отторжения этой идеи нет.

    Существует сообщество женщин — родственниц заключенных, где никто не спрашивает, по какой статье сидит ваш близкий человек. Я познакомилась с ними в очередях в «Кресты». В какой-то момент я была единственная «политическая» в этом сообществе.

    И я рассказала о том, как помогают одинокому человеку, политзаключенному Евгению Бестужеву. Деньги мы собираем, а передает передачи одна женщина. «Она его родственница?» — «Нет, не родственница». «А вы платите ей деньги?» — «Нет, не платим никаких денег». Они страшно забеспокоились, говорят: «Вот как у политических, а мы что?»

    И тут же началась движуха, и многие стали друг другу помогать. Такой опыт политических подтолкнул и остальных к каким-то таким человеческим действиям. За этим было очень интересно наблюдать.

    Еще было интересно наблюдать, как меняется это сообщество: знаете, как песчинка попадает в соляной раствор и начинается кристаллизация. К концу недели все уставали, и эти тетки в пятницу начинали жутко ругаться между собой в чате. Оказалось, что в этом сообществе я почти единственная более-менее интеллигентная женщина. И я стала этот народ развлекать, поднимать им самооценку. Каждую субботу публиковала историю про тех, кто тоже стоял в этой очереди в «Крестах». Первая история была про Ахматову. Все очень оживились: «как, и она тоже?» Следующая история про Лидию Чуковскую. Потом — к девятому мая — Ольга Берггольц, и она прошла на ура. А потом была Пасха, и я опубликовала стихотворение Жени Беркович про второго разбойника. Это был уже просто триумф всеобщий, потому что все судьбу второго разбойника и его посмертное одиночество прикинули на себя.

    — А у вас тоже было свидание в «Крестах»?

    — В «Крестах» мне запретили свидания и переписку. А потом Александра Валерьевича перевели в Коми. Это было сделано без предупреждения, совершенно безобразно. Я передавала лекарства, но у меня не было свиданий и не приходили письма. Мне удалось передать одну передачу, послать посылки, а потом они мне вернулись. Столько тухлой колбасы, сколько я из этих посылок съела, я в жизни своей не видела, не обоняла и не осязала. И была первая встреча с адвокатом. На следующий день я прихожу, а мне говорят: нет. Как нет? Вчера был. С адвокатом говорил, лекарства я передавала, у меня их приняли. Ну вот нет, услали на этап. Александра Валерьевича перевели в Коми, и там я получала свидания регулярно.

    — Как можно ограничить контакты с родственниками?

    — А вот так. Разрешение дает следователь или судья. Это не обязанность, а прерогатива следователя. Ну, я сама виновата. Не надо было его называть сопляком после судебного заседания. Ну, вырвалось.

    Но теперь всем говорю, что если меня посадят, я хочу сидеть в Сыктывкаре, потому что там отношение какое-то человеческое. Я впервые видела, чтобы начальник СИЗО выходил к бунтующим бабам. Складываются какие-то напряженные отношения, например, ограничено время приема передач. И он вышел и после беседы продлил это самое время приема передач. То есть с ним можно разговаривать. Это уже хорошо. Но я думаю, что нам просто повезло.

    — Часто политзаключенных поддерживают тем, что пишут им письма. Но как мы поняли, Александру Валерьевичу из-за его проблем со зрением лучше оказывать какую-то другую форму поддержки.

    — Да нет, ему можно писать письма, но эти письма должны быть напечатаны. У него есть очки, но он не видит криволинейных знаков. Тут много тонкостей. Есть система «ФСИН-письмо». Она хорошая, потому что дает возможность отслеживать судьбу письма. Но распечатывают эти письма 10-м шрифтом, сплошным текстом, без абзацных отступов. Вот это достаточно тяжело.

    А есть система «Зонателеком», в которой на странице помещается мало текста, но распечатывают его 12-м шрифтом. Так вот, 12-й шрифт он читает.

    И простые письма тоже можно посылать, но они должны быть напечатаны и напечатаны крупно. Набирайте 18-м кеглем. И если можно, без засечек. То есть не Таймс, а Ариал.

    — Обращали ли как-то внимание ваши студенты на дело Скобова?

    Обращали. Они пришли в первый суд, и я их стала гнать. Говорю, ребята, знаете что? Идите отсюда, потому что завтра вы будете отчислены, а я уволена. Если бы вы пришли в суд к незнакомому человеку, с которым вы не находитесь в отношениях подчинения, это было бы одно. А поскольку вы мои студенты, то получается, что я вас втягиваю в свою жизнь. И часть ушла, но они просто от меня спрятались где-то в коридоре. Один мальчик остался, говорит: а меня уже отчислили.

    А после этого суда у меня была публичная лекция. Я пошла и, как стойкий оловянный солдатик, эту лекцию прочла с большим подъемом. И ребята пришли и подарили мне белые розы. Понятно, что это был оммаж «Белой розе», которая антифашистская студенческая организация в гитлеровской Германии. И это было, конечно, очень приятно. И то, что они думают об этом, и то, что они это знают.

    — Что еще помогает вам держаться? Продолжение обычной жизни, наука?..

    Обычная жизнь у меня изменилась, потому что я ушла из института, где я работала больше сорока лет. Я ушла оттуда превентивно, до того, как Александра Валерьевича арестовали, уже понимая, что все это будет. Но надо сказать, что поддержка академического сообщества очень большая. Сейчас был ученый совет, там две моих выпускницы защищали кандидатские диссертации, и я пошла посмотреть. Они прекрасно защитились, и я снова встретила своих коллег, которые в этом смысле были безупречны. У меня была даже возможность в этом году поехать в экспедицию, куда меня взяли. Да, это поддерживает. Ну а так мне некогда падать. Поддерживать-то поддерживает, но мне некогда падать и некуда.