Айша Астамирова об опыте протестов и свадьбе с Михаилом Кригером в колонии

4 июля в Москве состоится рассмотрение кассационной жалобы по делу Михаила Кригера, активиста и члена правления Подмосковного Мемориала, приговоренного к семи годам колонии за посты в Facebook. В колонии Михаил женился на Айше Астамировой, также участнице Подмосковного Мемориала. Мы поговорили с Айшей о ее активистском и протестном опыте, об аресте и заключении Михаила, и о том, как сохранить себя и не опускать руки.

— Можете ли вы немного рассказать о себе: где вы родились, как и куда переезжали?

— Я чеченка, из городского поселка в Центральной Азии, где жили горняки. В Москву в первый раз приехала в 1980-е. Я геолог, поэтому приезжала и уезжала, окончательно осталась здесь в 1984 году, когда поступила, наконец, на дневное отделение. Закончила институт, вышла замуж, родила сына. Когда я получала диплом, распадалась страна, а я сильно заболела. Пришлось поневоле остаться в Москве.

На фоне этого — две чеченские войны. Мои родственники, как и я, уехали из Центральной Азии, они переехали на Кавказ. Их контактов у меня не было. Как искать, где — непонятно. Почти до 2008 года я прожила в неведении. И, когда я занималась поисками, познакомилась с почти однофамилицей — я Астамирова, а она Эстемирова — через Аню Каретникову. Она к нам в пикет приходила, мы с ней здоровались. А потом, когда ее убили, вдруг обнаружилось, что она — Наталья Эстемирова — моя троюродная сестра. Через нее я могла бы найти своих родственников на несколько лет раньше. В их семье были не то что революционеры, но активисты, и когда главу семейства еще в 1920-х годах арестовали, его жена записала детей на свою, женскую фамилию, Эстемировых, чтобы детей не коснулись репрессии.

Про своего прадеда я знаю, что его тоже арестовали. Братья пытались искать информацию, но узнали мало. За что его посадили, где он пропал — не нашли.

— Как вы начали заниматься активизмом?

— Ходила на митинги, распространяла листовки, обзвонами занималась. Я всегда была против войны —  против всего плохого, за все хорошее, как это водится. Когда не обижают слабых, когда не сажают за слова, когда не придумывают статьи на пустом месте.

И так я втянулась. Потом, когда началась вторая [чеченская] война, я год ходила вокруг, смотрела, идти или не идти. Казалось — страшно стоять в пикете. Пикеты были на «Пушкинской», у «Макдональдса» в скверике. После «Норд-Оста» туда пришли Миша Кригер и Анна Каретникова. Я пришла позже. Все ходила, боялась-боялась, а потом перестала бояться.

— Что помогло перестать бояться?

— Нельзя все время бояться.

Понимаете, я всегда была уязвима. В то время мой сын был прописан в Москве у своего отца, а я была [бывшему мужу] уже никто, и меня не прописывали. А потом еще и паспорт украли. Без паспорта и прописки я была никто и нигде: чеченка, да еще и без документов. Как-то раз меня все-таки задержали, совершенно случайно, и они очень радовались, что задержали чеченку.

Все детство и юность я стеснялась своей национальности. Когда та война началась, мы были с друзьями-геологами. И один хороший приятель, который даже ухаживал за мной, и, может, не знал, что я чеченка, рассказывал мне, что все чеченцы подлые обманщики и их надо убивать.

— Связи с Чечней у вас не было?

У нас в поселке почти все были переселенцы. Но мне и в голову не приходило, что мы тоже переселенцы, я даже не знала! В классе учительница математики как-то говорила об этом, но я не приняла на свой счет. В семье это не обсуждали.

Мать из горных чеченцев, но они выросли в Центральной Азии. Их переселили в 1943-м. Отцу было 15 лет. Матери где-то так же. Через год или два они уже работали на комбинате. Ртутный комбинат с оборудованием перевезли из Украины, и кадры там были в основном украинские.

Да, родители хотели вернуться на Кавказ, и в конце 1950-х без разрешения поехали сами. Там в Чечено-Ингушской АССР я и родилась в 1961 году. Но с работой было плохо, и они вернулись в поселок Хайдаркан Ошской области (Кыргызстан). Поэтому я всегда была «вне».

Когда началась первая война, я ощутила, что это несправедливость, и не только потому, что это было в Чечне. Я всегда была против Ельцина и не ждала от него ничего хорошего, а война стала подтверждением моего к нему отношения. Референдум, расстрел парламента, и тут сразу Чечня.

— Как вы познакомились с Михаилом Кригером?

В пикете. Я где-то с 2003 года [начала выходить на протесты], а он на полгода раньше. Тогда я много рисовала наглядную агитацию для пикетов и митингов. Мы долго общались, близко дружить стали лет через шесть или семь: я, Аня Каретникова и Миша. Миша такой веселый, все время песни голосит! И постепенно, постепенно… Мы каждый вечер собирались у Каретниковой. И целую зиму проводили вечера вместе.

— Как вы запомнили арест Михаила?

— Когда началась война, я не думала про риски и первое время очень резко выражалась в соцсетях. Сначала страха не было. А потом появился.

Когда его задерживали в первый раз, мы были в квартире. Тогда перед 9 мая задерживали активистов. Стучат в дверь. Я говорю: «иди, открой». Он: «постучат и уйдут». Мы и не поняли, что пришли арестовывать. Я открыла, он тоже вышел, и сразу его стали хватать. Я говорю: «чего хватаете-то, дайте человеку обуться, одеться!» Задержали, из квартиры увели, и пусто сразу стало.

После этого летом его задерживали еще несколько раз. У Миши на машине были плакаты, что Навальный — его президент, и все такое. Мы с дочерью говорили, что не надо сейчас с этими плакатами ездить, перехватят, задержат, а потом тебя вытаскивать. А тут и маленький внук на даче. В общем, сложновато. Потом он убрал плакаты с машины, и задержания прекратились.

А потом… мы должны были как раз ехать на дачу — воду перекрыть, прикрыть там все на зиму. Тут звонят и говорят, что Мишу задержали. Это было в ноябре.

Его задержали на работе, когда он разгружал машину. Кто-то в кафе рядом увидел, как люди в черных масках роняют и задерживают человека. Дочь быстро поехала в квартиру и забрала собаку. Успела. Вышла, села в машину — и сразу подъехали с обыском. У нас там опорный пункт [полиции] прямо рядом с дверью в подъезд. И эти люди уже стояли, ждали, видимо, звонили.

Все шло к тому, что его задержат. Берут одного, другого, третьего — ни за что берут. У Миши, если его фейсбучную ленту почитать или другие ленты — там, знаете, можно много статей найти. А вот сейчас задержали Артема [Кригера], ему прилепили связь с ФБК, но где Артем, а где ФБК? Какое-то странное основание для задержания.

— Что вы делали, о чем думали в первые дни после задержания?

Я сразу поняла, что арест — надолго. И сразу возникло чувство пустоты и одиночества, как и тогда, в мае. Сразу было понятно, что уже не выпустят.

О чем думала? Во-первых, узнать, где он и как, собрать первую передачу, найти лекарства, вообще найти что-то в этой разгромленной квартире. Этот месяц — сплошная суета. Как во сне. Я же еще не была официально его женой. А на суды его привозили почему-то исключительно после шести вечера, когда в суд уже не пускают. Так что мы стояли на улице.

— Удавалось ли увидеть Михаила?

Нет, я его увидела только в мае, когда начался суд. И один раз по видеосвязи. А один раз я на суд не успела: подрабатывала. У нас работы ночные, обычно утром заканчиваем, к шести, а тут до девяти задержали. Я думала, как обычно, будут тянуть резину и привезут во второй половине дня. Но нет, привезли, как положено, к 11 утра. Через 15 минут все закончилось. Я приехала, когда автозак уже его увез.

Общались письмами. Письма туда проходят нормально. У него большая переписка, иногда он с ответом задерживается.

— Недавно у вас была свадьба. Как все прошло?

В «Матросской тишине» было сложно. Подали заявление — через месяц приходите. Приходишь через месяц, а у вас заявление не той формы, снова приходишь через месяц, и там снова что-то не на том бланке. Почти год у нас ушел на это. Наконец всё собрали, отнесли в ЗАГС, назначили дату — этап. А колонии разрешение на свадьбу оформили за день.

Прошло все нормально. С дамой из ЗАГСа сначала пошли вдвоем в штаб. Там нам достали Мишино дело, открыли на нужной странице и показали, где ставить штамп и записывать Мишино новое гражданское состояние. После из дела, из отдельного кармашка, достали Мишин паспорт и тоже проставили там штамп. Затем мы с этой дамой вернулись в колонию, в помещение, где передачи принимают. Через полчаса туда пришел Михаил с сопровождающим его офицером.

Вот в это окошечко для передач мы известили его, что он уже женатый человек, и должен поставить свою подпись в бумаге о регистрации брака. Передали в окошко эту бумагу, Миша подписал ее. Разрешили подержаться за руки. Вот и все. Очень просили не фотографировать окошко это и людей в окошке.

У нас должно было быть трехдневное свидание. Но когда я заходила туда и сдала телефон, в сумке оказалась старая «Нокиа», которую я просто не заметила и не знала, что она там. И когда уже почти прошла последний шмон, в сумке нашли эту «Нокию», и мне сказали «до свидания». И трехдневное свидание из-за старого телефона не случилось. Получается, повидались только через окошечко, когда он расписывался.

— А будет ли еще возможность?

— Мы прикинули, что следующее длительное свидание должно быть в середине или конце августа. Если, конечно, дадут. Сейчас был день открытых дверей — вроде как для всех, можно приехать и побыть день в колонии. Но Мише почему-то не согласовали визит родственников.

Так что загадывать не будем. Но четыре длительных свидания в год положены, и будем пытаться пользоваться ими. Можно еще приехать поговорить по телефону через стекло два раза в месяц. Но когда я на даче с собаками, это сложнее организовать: собак оставить, до Москвы добираться часа три как минимум.

— Думали ли вы уехать из России?

— Понимаете, у меня пять собак, и они старые. Один черный терьерчик средних размеров, одна крупная из таких, знаете, дворовых собак, которые типа овчарки, но не овчарка. Ну, и два таких, кривоногих. И той-терьер. Есть еще кот с кошкой, все с улицы. И хорек на участке живет, но он почти не показывается. Один раз его видели.

Пока они все есть, я никуда не могу деться. Мне бы хотелось куда-то уехать, может быть, на север — почему-то тянет туда.

Все разъехались. Кто сидит, кто уехал. А мы тут как в подполье. В семье моего сына все скорее «за». Мы знаем позиции друг друга, и поэтому на эту тему особенно не разговариваем, чтобы в семье не перессориться.

Так же и с однокурсниками. Мы довольно тесно общаемся с сокурсниками и друзьями с других потоков. Я училась в Московском геологоразведочном институте: у нас было демократично, приветствовалась свобода мысли и вообще свобода. Профессора говорили: «там, где будете работать, никто за вас ничего не решит и помочь будет некому, поэтому вы должны уметь нестандартно мыслить и находить правильные решения в любой обстановке». Среди наших откровенных Zет-идиотов один-два может есть. Остальные отмалчиваются, но позиция многих нормальная.

— Хотим задать вам такой заключительный вопрос. Как вы думаете, почему сейчас важно не опускать руки, где можно найти надежду, как не сдаваться?

— Этот ужас не может быть бесконечным. Может, еще пять лет будет длиться этот маразм, на больше его не хватит. Но насколько за это время будут засраны мозги и утрачена мораль?

Очень много просто элементарно неграмотных людей которые ничем не интересуются. Моя хата с краю, главное, чтобы меня не трогали, а все остальное пусть огнем горит. Это как болото. Сын у меня вроде не глупый, скоро 40 лет будет, а такую ахинею несет.

Поэтому надо пытаться сохранить себя в здравом уме и как-то воздействовать хотя бы на близких. Поддерживать своих единомышленников, а другим пытаться объяснить доступными способами, что все происходящее ненормально. Мы-то ладно, свое отжили. А молодым еще жить.