Несбывшиеся мечты дьякона Григория Крашкевича

Репрессии против священнослужителей в России носили массовой характер уже в Гражданскую войну. Государственный архив Волгоградской области (ГАВО) недавно рассекретил одно из уголовных дел, заведенных против большевиков, бессудно расстрелявших 63-летнего дьякона Троицкой церкви хутора Вертячего Григория Крашкевича (См.: ГАВО. Ф. Р-282 с. Оп. 1с. Д. 127). Публикуем статью волгоградского краеведа и члена волгоградской инициативной группы Мемориал Вячеслава Ященко об этом деле.

Скорая расправа

Жарким августовским днем 1921 года в балку, поросшую низким кустарником, конвоиры отряда частей особого назначения завели на отдых четверых арестованных граждан — священника Алексеева, дьякона Крашкевича и пару пойманных в Донской пойме махновцев. За три дня до того военком станицы Трехостровской передал арестантов в распоряжение начальника Распопинского отряда ЧОН Александра Попова. Тот снарядил конвойную группу, командиром которой назначил большевика Стефана Чипликова. Перед конвоем была поставлена задача — доставить арестованных в станицу Нижнечирскую — в штаб обороны 2-го Донского округа. Материалы планировалось передать в штаб позже, так что арестантов вели без сопровождающих документов.

Обстановка в крае была тревожная. В степях действовали повстанческие отряды атаманов Сычева, Фомина, Махно и Маслакова. Поэтому Александр Попов напутствовал командира малочисленной конвойной группы приказом: если встретятся на пути бандиты, арестантов расстрелять на месте без лишних раздумий.

И вот такой случай представился. На изгибе дороги в пяти верстах от балки показались клубы пыли — признак приближающегося отряда. Стефан Чипликов выдвинулся навстречу, оставив группу в балке. С пригорка он разглядел отряд, в котором насчитал не менее 30 всадников. Незнакомцы заметили одинокую фигуру Чипликова; от общей массы кавалеристов отделились четверо и рысью направились к нему. Чоновец трижды подал условный знак. Но незнакомцы не ответили, напротив — стали беспорядочно стрелять в его сторону. Сомнений больше не было: конвойная группа напоролась на повстанческий отряд. Чипликов вернулся к своим бойцам и отдал приказ: кончайте! Федор Паромонов, Алексей Щепельков и Стефан Чипликов дали два залпа в упор. Четыре тела рухнули в бурьян, а конвоиры вскочили на лошадей и исчезли в степной дали.

Спустя двое суток они явились пред очи Александра Попова и доложили о происшествии. «Все правильно сделали», — кратко успокоил их командир.

Расследование Петра Крашкевича

В феврале 1922 года в хуторе Вертячем появился незнакомец. Он ходил по домам, пытаясь узнать у казаков подробности гибели дьякона Троицкой церкви Григория Крашкевича. Пришелец представлялся всем сыном погибшего дьяка — Петром Крашкевичем, народным учителем, председателем школьного совета Нижнечирской школы первой ступени. Только недавно он узнал о смерти отца. В хуторе Вертячем он застал свою мать Феодору Андреевну в «депрессивно-сумрачном помрачении». Женщина буквально нищенствовала и увядала на глазах сердобольных соседей.

Расспросы не помогли восстановить картину прошлогоднего ареста священнослужителей местного храма. Все лишь вздыхали, соболезновали Петру и жалели расстрелянных пастырей. Петр Григорьевич отыскал местного большевика Ивана Николаевича Ерохина, который явно должен был быть причастен к аресту дьякона.

«Товарищ Ерохин на мой вопрос, зачем так жестоко поступили с моим отцом, сказал, что „он подозревался в бандитизме“ и что у него имеется веский материал. Я попросил познакомиться с этим веским материалом, но Ерохин мне отказал», — вспоминал Петр Крашкевич.

Хуторяне посоветовали сыну дьякона обратиться с заявлением в следственные органы, так как местные коммунисты Ерохин и Богачев «не раз говорили женщинам, что скоро Григорию Крашкевичу будет конец».

«Оклеветали отца», — такой вывод сделал учитель по результатам своего расследования и отправился писать заявление в губернскую ЧК. В этом обращении он рассказал горькую историю своей семьи.

В хутор Вертячий Григорий Крашкевич с супругой перебрались из Холмской губернии (ныне Польша). В 1915 году семейство бежало на Дон от немецкой оккупации. Во время Гражданской войны хутор Вертячий часто переходил из рук в руки, «и отца моего, как человека пожилого [...] не вмешивающегося в дела политики, никто никогда не трогал».

«7 августа 1921 года в хуторе Вертячем отец мой по распоряжению Трех-Островянского военного комиссара товарища Ерохина Ивана Николаевича старшим милиционером той же станицы товарищем Белкиным был арестован, посажен в подвал и того же дня отправлен за реку Дон в хутор Калягин в Штаб Обороны начальника особого отряда товарища (утеряно) [Попова] [...] 8 августа его арестованного уже без суда и следствия расстреляли в балке возле хутора Калягин, сорвав с него одежду, обувь, и похитили у него все имевшееся [...] Нахожу действия товарища Попова, допустившего такой случай, неправильными, вследствие клеветы товарища Ерохина, товарища Белкина и товарища Богачева. Прошу назначить следствие», — писал в своем заявлении Петр Крашкевич.

Заявитель пояснил, что Ерохин в настоящее время занимает пост волостного комиссара станицы Трехостровской, Богачев заведует станичным отделом народного образования, а Белкин продолжает исполнять обязанности старшего милиционера. Бывший же начальник отряда ЧОН Попов значится в должности председателя исполкома станицы Степано-Разинской.

«Население в высшей степени возмущено таким поступком и жаждет у власти надлежащего расследования дела», — подытожил свое прошение Петр Крашкевич.

Чекисты передали заявление следователям губернского Ревтрибунала. Началось неспешное выявление виновных.

Расследование самосуда

7 марта 1922 года следователь ревтрибунала Буквослов провел первое дознание по заявлению Крашкевича. Был допрошен тридцатилетний кузнец-коммунист станицы Степано-Разинской (бывшей Есауловской) Александр Алексеевич Попов. Тот пояснил следствию, что в августе прошлого года он действительно руководил отрядом ЧОН в 100 сабель и подчинялся начальнику Обороны 2-го Донского округа. Охотились за повстанцами атамана Сычева, которые оперировали в то время в окрестностях Трехостровской. Он повторил историю этапирования двух махновцев и двух священников в Штаб Обороны. Имен арестантов он не помнил. Разъезд бандитов, повстречавшихся на пути отряда Чипликова, «был значительно сильнее конвоя», поэтому тот выполнил его приказ — расстрелять арестованных, «так как двое махновцев пытались бежать», — пояснил допрошенный коммунист.

Получив первые сведения о преступлении, губернский ревтрибунал решил 12 июня передать дело No 78 в Бюро юстиции 2-го Донского округа. 28 февраля 1923 года допросили тридцативосьмилетнего Ивана Ерохина. Вину в проведении «несправедливого ареста» вертячинских священнослужителей он не признал. Задержание проводил по заявлению секретаря станичной партячейки Самофалова, по мнению которого дьякон Крашкевич и священник Алексеев якобы подозрительно себя вели — изучали помещения, в которых размещался штаб отряда. Самофалов считал, что «попы могли шпионить» в пользу партизанских банд. Словесно секретарь партячейки доказывал Ерохину, «что за попами есть веские доказательства их преступления».

По признанию Ерохина, за дьяконом Крашкевичем «не было замечено контрреволюционных выступлений в момент его ареста». «Но раньше я наблюдал за ним, [слышал как он] выражался против продразверстки, гражданам продработников называл „хамами“», — заметил подследственный.

В ходе допроса большевика хутора Верхнеаксёновского станицы Суворовской Ивана Степановича Богачева выяснилось, что он не был в конвойной группе, бессудно расстрелявшей арестантов. «В то время был в ЧОН, в лесу ловили махновцев», — вспомнил на допросе Богачев.

Тридцатишестилетний старший милиционер Андрей Иванович Белкин на допросах 1 марта и 9 июня сообщил, что в предшествующем году был «коммунбойцом» в отряде боевого участка при Трехостровской станице. А начальником боевого участка был Ерохин. «Арестовал попа Алексеева и дьякона Крашкевича, ибо было заявление на таковых», — сообщил Белкин. Он рассказал, что передал задержанных Ерохину, тот их передал в распоряжение Попова.

Подробную информацию о самосудном расстреле дал 24 марта Стефан Чипликов. Он сообщил, что конвоировали арестантов он, Алексей Щипильков и Федор Парамонов. Попов, провожая отряд в Штаб Обороны, сообщил условный знак для обозначения «своих» и приказал, в случае появления банд сразу же расстрелять арестантов. Что Чипликов и сделал.

«Уйти с арестованными было невозможно, их расстреляли и вернулись обратно через двое суток. [...] Доложил Попову, тот ответил: правильно», — рассказал следователю Чипликов. Те же сведения озвучил и Алексей Щипельков. Кузнец и комсомолец хутора Верхнеаксёновского Федор Парамонов дополнил рассказ подробностью: «стреляли им в грудь».

9 июня подследственным были предъявлены обвинения. Меру пресечения определили в виде подписок о невыезде с мест их проживания. 14 июля был следствие повторно опросило учителя Петра Крашкевича, который повторил, что его отец «всегда был аполитичен».

«Его [отца] мечтой было скорейшее возвращение в свои родные места [в Холмскую губернию, — В. Я.] с сыновьями, служившими в Красной армии со дня революции, но невозвращение младшего сына из Красной армии и тяжелые условия переезда по железной дороге задерживали его», — рассказал следователю заявитель.

Петр Григорьевич рассказал и о бедственном положении родителей в годы Смуты: «Ему часто приходилось ходить по хутору [Вертячему] и выпрашивать себе кое-какое пропитание». По словам сына расстрелянного дьякона, хуторяне всегда по-доброму говорили о его отце. Смерть супруга подкосила здоровье матери учителя и сейчас «помощи ей получить не от кого».

«Эти лица, Ерофеев, Белкин, Богачев, как ответственные [оговорившие] невольно моего отца, должны в настоящее время материально поддержать убитую горем, по их, так сказать, неопытности жену Феодору Андреевну Крашкевич, которая теперь страдает нервическими припадками, на лечение которых требуются средства», — заявил Петр Крашкевич.

11 ноября 1923 года уголовное дело No 57 (78) было передано в губернскую прокуратуру. Два года оно пылилось на полках. Помощник губернского прокурора Левицкий решил поставить в этом неприятном деле жирную точку, определив что «таковое подлежит прекращению по амнистии». 21 ноября 1925 года председатель губернского суда Шмырев вынес резолюцию: дело по обвинению причастных к бессудному расстрелу вертячинских священнослужителей и махновцев «производством прекратить». Обвинения с подследственных были сняты.